Будущее без работы. Технология, автоматизация и стоит ли их бояться - Даниэль Сасскинд

При просмотре статистики США может возникнуть соблазн подумать, что угроза несоответствия места проживания завышена. На первый взгляд, американцы кажутся удивительно мобильными: примерно половина семей переезжает каждые пять лет, а доля людей, живущих в другом штате, где они не родились, выросла до одной трети[361]. Но нужно учитывать два важных обстоятельства. Во-первых, это происходит не везде. Европейцы, например, переезжают куда реже: в Италии 88,3 % мужчин в возрасте от 16 до 29 лет живут там же, где родились[362]. А во-вторых, те, кто все-таки переезжает, как правило, лучше образованы. В США к тридцати годам из своих родных штатов переезжает почти половина выпускников вузов и лишь 17 % тех, кто не доучился в средней школе[363]. Люди, может, и бегут из таких мест, как Детройт, но, как говорит Моретти, «поток отчисленных из средней школы – на самом деле лишь ручеек». В дополнение ко всем другим неравенствам в экономике существует еще и «неравенство мобильности».

Не только безработица

Одно из бесполезных последствий термина «технологическая безработица» состоит в том, что он побуждает нас думать, будто единственным (или по крайней мере главным) способом воздействия новых технологий на мир труда является изменение уровня безработицы, т. е. доли работников на рынке труда, которые ищут работу и не могут ее найти. Однако само по себе это число не дает полной картины происходящего. Начнем с того, что некоторые люди, столкнувшись с несоответствием навыков, личности и места жительства, могут просто отказаться от поиска работы и вообще уйти с рынка труда. Поскольку они больше не ищут работу, статистика перестанет считать их безработными, тогда и официальный показатель фактически упадет.

Поэтому важно учитывать так называемый коэффициент участия, или процент занятых людей относительно всего трудоспособного населения (а не только тех, кто активно присутствует на рынке труда). Например, сегодня в Соединенных Штатах безработица составляет впечатляюще низкие 3,7 %, однако уровень участия упал до самых низких показателей с 1977 года. Все больше американцев трудоспособного возраста, по-видимому, бесповоротно покидают мир труда – и это тревожный сигнал[364]. В будущем мы должны будем следить не только за уровнем безработицы, но и за уровнем участия.

Однако более фундаментальная проблема с уровнем безработицы заключается в том, что он связан только с количеством доступных рабочих мест, а не с их природой. Экономическая история четко показывает, что новые технологии могут снизить не только объем выполняемой работы, но и ее привлекательность. Промышленная революция дала нам об этом некоторое представление: тогда не было огромных скоплений вытесненных работников, но вновь появившиеся рабочие места в большинстве своем были не особенно приятны. Это будет справедливо и в будущем.

В каком-то смысле это очевидно. Некоторые работники, вместо того чтобы уйти с рынка труда из-за отсутствия нужных навыков, неприятия имеющихся рабочих мест или жизни в неподходящем месте, будут браться за любую оставшуюся должность. И когда работники застрянут в определенной нише, но все еще будут хотеть получить работу, результатом станет не технологическая безработица, при которой люди вообще не могут ничего найти, а своего рода технологическая перенаселенность, когда люди попадают в остаточный пул любой доступной работы. Это не столько вызовет рост безработицы, сколько приведет к трем вредных последствиям для характера труда.

Первое: чем больше будет таких людей, тем сильнее будет понижательное давление на заработную плату. Любопытно, что если технологическая безработица является спорной идеей в экономике, то такое понижательное давление признается многими[365]. Иногда может показаться странным, что экономисты проводят столь жесткое различие между отсутствием работы и ее низкой оплатой. Эти два явления рассматриваются как не связанные – первое считается невозможным, второе – вполне правдоподобным. На практике же отношения между ними не столь однозначны. Кажется обоснованным предположение, что чем больше людей будут бороться за остающуюся работу, тем ниже будет падать заработная плата. Кроме того, можно предположить, что она упадет настолько низко во всех тех нишах рынка труда, где окажутся трудящиеся, что им уже не будет смысла браться за такую работу вообще. Если это произойдет, то два явления сольются воедино. Это не так уж маловероятно: в 2016 году в США 7,6 млн американцев, или около 5 % рабочей силы страны, работавших не менее двадцати семи недель в году, все еще оставались за чертой бедности[366]. То же самое может произойти и в других отраслях экономики.

Второе последствие: качество некоторых рабочих мест будет ухудшаться. Поскольку на них претендует все больше работников, работодателям не придется привлекать их хорошими условиями труда. Карл Маркс говорил о рабочих как о пролетариате, переняв древнеримский термин для обозначения представителей низшего социального класса; однако сегодня вместо него набирает силу термин прекариат[367], отражающий тот факт, что все больше работников не просто получают низкую зарплату, но и живут в условиях стресса и нестабильности[368]. Некоторые оптимистично рассуждают, что новые технологии обеспечивают людям бо́льшую гибкость в работе, давая возможность открыть бизнес, начать работать на себя и развивать более разнообразную карьеру, чем у их родителей или бабушек и дедушек. Может быть, это и правда. Но многим эта «гибкость» напоминает нестабильность. Например, треть людей, трудящихся по временным контрактам в Великобритании, предпочла бы постоянную работу; почти половина людей, работающих по договорам на почасовую оплату, хотят постоянной работы и гарантий занятости[369].

Третье последствие связано со статусом работы. Это предвидел нобелевский лауреат по экономике Джеймс Мид, когда в 1964 году писал о будущем труда. Он полагал, что многие рабочие места будут так или иначе связаны с оказанием определенных видов услуг более преуспевающим слоям населения. По его мнению, в будущем общество будет состоять из «обнищавшего пролетариата и дворецких, лакеев, кухарок – и прочих дармоедов» – и в известном смысле он был прав[370]. Некоторые аспекты нашей экономической жизни уже кажутся двухуровневыми, как полагал Мид: многие из рабочих мест из графика 6.2, число которых быстро растет, – от розничных продаж до обслуживания в ресторанах – связаны с предоставлением низкооплачиваемых услуг богатым. Но эти «дармоеды» вовсе не обязательно должны «обнищать», как думал Мид. В богатых районах таких городов, как Лондон и Нью-Йорк, можно найти экономические экосистемы, полные странных, но достаточно хорошо оплачиваемых ролей, почти полностью зависящих от покровительства самых преуспевающих в обществе: резчиков по ложкам и консультантов по детским играм, элитных личных тренеров и звездных инструкторов по йоге, шоколатье и сыроделов. Как точно высказался экономист Тайлер Коуэн, «повышение качества жизни высокооплачиваемых работников практически во всех сферах